"Перегон" Рогожкина - хроника бравирующих неврастеников

Зрителям, жаждущим завязки, кульминации и развязки, придется долго разгадывать этот кроссворд. Дело вовсе не в том, что наши киномастера вообразили себя чеховыми и принялись ваять бытовые хроники на военном материале. Если вглядываться в образы нового фильма Александра Рогожкина «Перегон», то родственные связи его в советском кино обнаружить несложно. Тянутся они к тем временам, когда только начиналась исподволь борьба с советскими, картонными штампами, с патетикой патриотической халтуры.

Фото: Кадр из к/ф "Перегон"

Там родина «Хроники пикирующего бомбардировщика» или «Торпедоносцев», оттуда родом все военные фильмы Петра Тодоровского – от телевизионного «Был месяц май» до «Военно-полевого романа». И понятно, какой баланс разрушали своей правдой, пренебрежительно называемой «окопной», не только киношники, но и писатели наши лучшие, фронтовики, многих из которых уже и нет на свете. 

К сожалению, их описания быта, их детали – от надевания сапог, наливания кружки до рытья могилы – это одно, а новые детали – стакан водки следом за стаканом самогона, перевозка розочки на самолете, обсуждение судьбы поросенка на партсобрании – если и абсолютно правдивы, но только забавны. Веет от них холодным пересказом, нарочным перпендикуляром к боевым будням. Да и будней-то никаких в «Перегоне» нет, все за кадром – бои, смерти, катастрофы. Больше от неумения, чем от нежелания. Тут ведь и по части «бытовых» чувств мелковато: любовь – вскользь, ненависть – в истерику.

Какие же пропагандистские стереотипы в рассказах о войне «Перегон» разрушает? Почему теперь-то сюжет побоку, когда и никакой военной штамповки в поле зрения нет, а только суровая, корявая правда кругом – до нарочитости даже? Последние достижения в исследовании военной правды, заметим, преимущественно телевизионные. И здесь у каждого свои предпочтения. Кому-то больше нравится лирика и драматизм «Курсантов», а кто-то предпочтет несколько нарочитую патетику «Штрафбата».

Но кажется, что ежели в 60-х и 70-х мы войну тащили за уши к быту, исподволь сравнивая благородство воинов с мещанской, крохоборской моралью, то сейчас какие-то обратные процессы пошли. Военная истероидность начинает разрушать нормальную жизнь, как широко распространившийся после Афгана и Чечни посттравматический стресс-синдром разрушает изнутри не только вернувшегося ветерана, но и весь его социум. Понятно, что с этим-то разбираться режиссеру и интереснее. Его уже не интересуют фашисты и Отечественная, ему бравирующих неврастеников подавай, ему бы способы их внутреннего разоружения найти или хоть спусковые крючки…

Понятно, что художник творит, не оглядываясь на тематический контекст. Но все же общая телевизионная, многосерийная размытость, неопределенность повлияла на «Перегон». Фильмы не про войну, а про воевавших. Их теперь много на телевидении. Кажется, что киношные режиссеры, попав на телевидение, облагородили его – в лучших достижениях – композиционной выстроенностью, постановочным мастерством, тонкой проработкой образов.

Но и телевидение, в свою очередь, повлияло на кино: размыванием привычных киношных стандартов, многотемностью до бестемности доходящей, объединением стилистики игрового со стилистикой документального кино, в свою очередь, многому научившегося у оперативной хроники, у информационных жанров. Вообще обмен традициями, новациями и, естественно, стереотипами, штампами между кино и телевидением – отдельная и особая тема.

В случае же с «Перегоном» кажется, что телевидение сыграло с авторами дурную шутку. Скороговорочных недоделок масса, редактор по фильму плачет. Не цензор, а именно хороший киноредактор.

Зачем мальчик-чукча, заколоченный в ящик, летал с американским пилотом на Аляску и обратно? Непонятно. Как авиационный инженер, бывший зэк, стал поваром и чего это он так глупо бросился спасать повариху от следователя НКВД? Неясно. Что это за дикий, спонтанный всплеск у курсанта по поводу испеченного берлинского штруделя? Очень приблизительно. Откуда взялся и почему так странно проявляется один из главных героев фильма – герой Даниила Страхова ? Вообще вопросов по поводу основной линии очень много.

Понимаю, что так и задумано автором: сначала неврастеник-комендант, которого все связывают, который замучил повариху, затравил зэка, запугал курсантов, потом томная переводчица, невесть откуда свалившаяся в эту дыру, она же – библиотекарша в библиотеке, которой никто не пользуется, потом какой-то странный летчицкий командир, глаз положивший на библиотекаршу и ненавидящий полудурка- коменданта. Как этого полудурка и кто прибил,

Режиссер А.Рогожкин на съемках

Только в процессе расследования выясняется, что переводчица – жена полудурка, а командир – ее любовник, и значит, правильно бесился этот комендант. Режиссер морочит нас, выводя убийство коменданта – чуть ли не главное событие фильма – не просто за пределы положенного ему по классической теории композиционного места, но и вовсе за кадр. Типа «Трех сестер», Тузенбаха там убили где-то… Или Треплев в «Чайке» застрелился – как-то там…

Но повторяю, Рогожкин - не Чехов и не Станиславский, а создающаяся им мучительная военно-гражданская среда, даже с учетом вяло прописанных и исполненных летчиц-американок, в буквальном смысле с неба свалившихся, – достоверностью деталей не убеждает. Убийцы коменданта в этом круге бравирующих, но в сущности, малохольных героев обнаружить нельзя. Характерно, что и следователь НКВД, прибывающий на аэродром для расследования причин смерти коменданта, изображен каким-то доморощенным Порфирием Петровичем – только без кульминации, мол, «а вы и убили»…

И даже потенциального подозреваемого лупцует подручный следователя, сержантик как-то почти за кадром… Потому что и драться толком первостепенные и второстепенные герои как бы военного фильма не обучены. От всей этой неврастенической диеты тянет, честное слово, на что-нибудь масштабно батальное – типа «Они сражались за Родину». Чтобы война не казалась бредом ветеранов-тыловиков.