Том Круз смешал все карты заговорщикам

Давно в Германии так живо не обсуждались события 20 июля 1944 года и попытку путча офицеров генерального штаба против Гитлера как в течение этих недель. Спор в основном продолжается только о том, должен ли был актер мирового уровня и сайентолог Том Круз исполнять роль заговорщика Клауса Шенка Графа фон Штауффенберга в новом голливудском блокбастере «Валькирия».

Дебаты возникли не на пустом месте, а в связи с тем, что Круз признает свою ответственность за сектантскую церковь сайентологии, очень американской, материалистической «религии», приверженцы которой верят в более странные вещи, нежели люди, которые верят в ходящих по воде аки по суху или в пророка, верхом на лошади попавшем на небо. Кроме того, у многих любящих свою историю немцев за долгие годы выработался некий слегка расистский рефлекс против Голливуда, считают коллеги из «Зюддойчецайтунг». «Голливуд» для них синоним для всего поверхностного, не-культуры, коммерциализация ценностей в угоду обогащения.

Как тут не вспомнить наших классиков! «Когда мы, - писали Ильф и Петров, - возвращались после первой прогулки в свой отель, мы задержались у витрины зоологического магазина. В витрине сидела в клетке крошечная обезьяна с еще более крошечным новорожденным обезьянчиком на руках. Если мама была величиной чуть побольше кошки, то дитя было совсем уже микроскопическое, розовое, голое, вызывающее жалость. Мама нежно лизала своего ребеночка, кормила его, гладила голову, не сводила с него глаз. На зрителей она не обращала никакого внимания. Это было воплощение материнства.

И тем не менее никогда в жизни мы не видели более злой карикатуры на материнскую любовь. Все это было так похоже на то, что делают люди, и в то же время почему-то так неприятно, что небольшая толпа, собравшаяся у витрины, не произнесла ни слова. У всех на лицах были странные, смущенные улыбки. Мы с трудом оторвались от обезьяньей витрины.

Потом мы признались друг другу, что, глядя на обезьяну с ребенком, подумали об американской кинематографии. Она так же похожа на настоящее искусство, как обезьянья любовь к детям похожа на человеческую. Очень похожа и в то же время невыносимо противна».

Штауффенберг и прочие заговорщики в прежней Федеративной республике принадлежали к политически-моральным образцам, поскольку они, невзирая на смертельную опасность, выполняли свой долг, оказав сопротивление против бесчеловечной диктатуры. Кроме того, люди 20 июля были преимущественно выходцами из образовательной буржуазной среды, среднего класса и элиты: офицеры, аристократы, действующие и ушедшие на пенсию служащие. Поэтому в ГДР на них смотрели с классовой точки зрения; долгое время там их держали за представителей реакционной офицерской касты, которые стали нацистам и лишь впоследствии превратились в мятежников, когда военное поражение было уже неминуемо.

В послевоенной Восточной Германии к ним не относился эпитет «хороший», как к другим участникам движения Сопротивления. На Западе напротив неудачный путч рассматривался как событие, которое ежегодно отмечалось (и продолжает отмечаться) как государственный праздник.

Большая часть рейхсвера, а позднее и вермахт одобряли нацистское движение и утвердили их господство после 1933 года. Случались примеры сопротивления даже в верхах генералитета, например, генерал-полковник Людвиг Бек. Однако это были единичные случаи. В целом офицерский корпус, после 1934 г. присягнувший на верность фюреру, спланировал и вел войну. Из числа этих офицеров происходил полковник Штауффенберг и его товарищи. Когда военных профессионалов стали массово уничтожать в истребительной войне против Советского Союза, они стали задумываться над происходящим. Большая часть небольшого числа заговорщиков в униформе видели не альтернативу диктатуре не в парламентской демократии, а скорее в просвещенном, более или менее терпимом корпоративном устройстве государства. Для многочисленных аристократов, нацисты были не столько преступниками, а скорее – чернью и сбродом.

В апреле 1944 г. филолог Виктор Клемперер писал в своем дневнике: если брать немцев каждого в отдельности, мужчин и женщин, то 90 % настроено антинацистски, до чертиков устало от войны, благожелательно настроено к евреям, им отвратительна нынешняя тирания. «Режим держится только страхом перед концлагерями, репрессиями и смертью», - отмечал брат известного дирижера Отто Клемперера.

Этот страх, сам по себе не новый, был усилен еще и страхом мести за сотворенное на оккупированных территориях Советского Союза. Страх перед этой местью стал важным фактором национальной

консолидации перед врагами рейха. Провал заговора 20 июля отличная иллюстрация особой грани немецкого характера – глубоко укорененное нежелание действовать против установлений власти. После неудавшегося покушения на Гитлера было множество униженных признаний и никаких осмысленных действий.

После 20 июля 1944 г. усилилась действенность геббельсовской пропаганды, немцы начали верить в героизм своих солдат и надеяться на «чудо-оружие». С другой стороны, гауляйтеры открыто сожалели, что Рём проиграл в 1934 году: они говорили, что он бы создал настоящую армию, которая смогла бы победить в войне.

Отношение к заговору в бундесвере в 50-е и 60-е годы было двойственным. Новая армия создавалась старыми офицерами, малая часть которых относились к небольшому кругу заговорщиков. В поисках образцов для поддержания морального духа армии заговорщиков причислили к мятежникам совести. Тогда среди офицеров серьезно обсуждался вопрос, нужно ли упрекать Штауффенберга в нарушение присяги, который нарушив клятву и вместе с тем утратил и честь.

Для сегодняшнего лейтенанта, который родился во времена правления Гельмута Коля – это звучит абсурдно. Сегодня воспоминание о военном сопротивлении стало не более, чем рутиной. Эту рутину может нарушить только лишь Том Круз.